Илья Новак: Никотин
Это очень странная картина: роение голосов,
то ли совмещенное со свечением, звучанием и
движением сущего, то ли отовсюду их объемлющее.
Мелькают лица, летят машины, скользят стены,
склоняются деревья – все ясно, все видно и слышно,
но все это погружено… во что? Есть город, и есть
драма, какую играет город, и есть еще многое,
многое иное – невидимое и даже не сущее…
Тишина «без единой соринки», что воцаряется в
сокровенные минуты исполненности, возникает не
потому, что стихает город, а потому, что смолкают
внутренние голоса. А кричат они, верно, оттого,
что извечно что-то с чем-то сверяют, не находя
в наличном должное и сходу его поправляя.
Вячеслав Шевченко.
Ночь, утро, вечер, день – гул в Верхнем не смолкал никогда и тональность его не менялась. Слишком много людей, приезжих и местных, одни ложились спать, другие только вставали, третьи, казалось, не спали вовсе. И все же Десадо Младший заметил, что в тот зыбкий период, длившийся от силы минуту, когда утро еще не началось, а ночь уже закончилась, в минуту нереальности времени, призрачную и эфемерную, происходила необъяснимая пауза. Наверное, сложные ритмы жизней тех, кто обитал здесь, входили в какой-то внутренний резонанс, запутанные волны их колебаний на минуту сходились в нижней фазе: все смолкало. Еще мерцали, перемигивались в темном пространстве галактики бледных огней, опутанные лентами трасс плоскости, кубы, шары и пирамиды зернистого света, сияли проспекты и далекие кварталы, словно за океанами – чужие континенты, которые ты никогда не увидишь; бледные светляки ночного Верхнего горели, как всегда, но гул смолкал.
Интересные мысли приходили к нему в эту минуту.
Десадо Младший отвернулся от окна и тут же забыл о странной картине двухслойного Сотрудничества, которую видел из своего кабинета вот уже множество лет. Прекрасные детали окружающего мира не оставляли следа в его душе - он вернулся к столу. Над столом висел портрет основателя картеля ДЭА, Бруло Десадо Старшего. Обвислые щеки, богатая седая шевелюра, выдающийся во всех смыслах мясистый нос и разделенный глубокой складкой подбородок. Младший не был похож на Бруло: прямые скулы, острый нос и брови вразлет.
Младший медленно провел пальцем по гладкому пластику прямоугольного листа, лежавшего на девственно чистой поверхности стола.
- Последние дни Пигмалион проявлял повышенную активность, - стал читать он вслух. - В Секторе Нигилистов он встречался с несколькими перебежчиками из восточной области и расспрашивал их о состоянии дел в Составляющей номер одиннадцать, Барвисто. Два раза навещал Эразма Магнита, приобрел в лавке Негоре-Лю маломощный парализатор “Бестия”. Утром он на четыре часа вышел из-под контроля, а только что стало известно, что он приобрел билет на межконтинентальный рейс большого сикорски до Восточного Сотрудничества. Из семи аэропортов для приземления он выбрал тот, который находится неподалеку от Составляющей номер одиннадцать. Я готов лететь за ним, но хочу напомнить о вашем обещании. Жене стало хуже. Удаление фильтров из надпочечников требуется провести немедленно.
Младший щелчком отправил лист на противоположный край стола, потянул к себе дистанционный пульт и открыл бронированную дверь в углу кабинета.
- Жене стало хуже, - повторил он нараспев и встал. – Хуже стало жене…
За дверью открылся просторный зал Выставки Души. То, что находилось здесь, в глазах Младшего имело большую ценность, чем весь Верхний Слой запада. Отдельные люди действительно были готовы дать за некоторые предметы Выставки очень много, но Десадо никогда не приходило в голову пополнить таким образом свое богатство.
- Жадный хочет получить все деньги на свете, - произнес Десадо, неисправимый любитель декларировать банальности. - Меркантильный хочет получить те деньги, которые он может получить.
Он остановился перед динамической скульптурой – в полупрозрачной цистерне с гелем гротескные фигуры влюбленных двигались, паря в невесомости. Лиц было не разглядеть, лишь изгибы тел. Ритм, который владел телами, был невыразимо эротичен, он делал их живыми и приходилось специально напомнить себе, что это имитация: силикон и пластик, а не кожа и плоть, скрытые рычаги и сложные многоступенчатые передачи, а не мускулы и сухожилия. Размышлять об этом было все равно, что пытаться зримо представить движение брюшных мышц и сокращение сердца любовницы в момент оргазма.
Выставкой Души зал назвал Бруло Десадо Старший. Того, что считалось искусством раньше, “чистых” картин, фотографий или скульптур здесь не было. Действовали электроника и механика, лазеры и оптика. Сложные технологии создавали эффект погружения в голограммные ландшафты, амальгамная глубина зеркальных картин затягивала фигуру зрителя и отправляла ее в путешествие по несуществующим просторам параллельных реальностей, созданных воображением гениальных, но пребывающих в безвестности художников. Десадо встал в центре Выставки. Лишь несколько сотен людей во всем Сотрудничестве могли оценить ее содержимое, и лишь единицы из них были богаты настолько, чтобы позволить себе это содержимое покупать.
Он начал медленно поворачиваться, затуманенным взглядом скользя по экспонатам, напитываясь впечатлениями, чтобы хватило на несколько дней вперед, пока он будет лишен возможности видеть их.
В углу стоял черный пластиковый стол. Пустой. Мертвого отца – его болезнь к тому времени была уже неизлечима – нашли возле него. На столе лежала брошюрка, когда-то написанная и изданная Старшим. Десадо взял ее, открыл и отрешенно забормотал, читая аннотацию:
- Если в высших стадиях своего развития технология становится неотличимой от магии, то искусство - неотделимо от технологии. Они сливается в таком экстазе, что плоды их соития, произведения искусства, для профанов неотличимы от продуктов технологии.
- Многозначительная ерунда, - произнес Младший и положил брошюру. - Бессмысленный шум…
Причиной смерти отца был не рак. С мозгом произошла настолько странная штука, результаты вскрытия оказались настолько дикими, что лекари "Десадо Электрикум Арт", испугавшись, что это какое-то новое последствие бомбардировки, отправили тело в крематорий еще до того, как Младший вернулся из длительной командировки.
Десадо вернулся в кабинет и остановился перед окном. Он попал на паузу. Стало очень тихо, кабинет на верхнем этаже башни ДЭА словно вознесся в ледяную тишь стратосферы, под ним застыло в безмолвии Сотрудничество. Пятна света двигались посреди других пятен, неподвижных, но всякие звуки прекратились. Десадо стоял, не шевелясь, ссутулившись, поедая глазами световой океан. Вместе с шумом внешним смолк внутренний шум, в его голове воцарилась тишина.
Потом все огни внизу замерли. Тишина внутри и тишина снаружи. Мгновение балансирования в верхней точки мироздания, когда нет ничего, ни внизу ни вверху, ни в прошлом ни в будущем, когда умерли все и ты остался один… и огни устремились дальше по полосам трасс. Медленно, будто с трудом прорвавшись сквозь невидимую преграду, гул вновь достиг кабинета. Верхний ожил.
А Десадо принял решение.
Личный секретарь вскоре откликнулся, и Младший сказал в решетку внутренней связи:
- Билет мне на большой сикорски до Восточного Сотрудничества. Немедленно. Порт посадки где-то в районе Барвисто.
Трое вдумчивых узкоглазых мужчин составляли руководящую верхушку другой заинтересованной стороны, которая называлась “Вмешательство”. Они исповедовали философский взгляд на жизнь и имели в своем распоряжении отряды боевых сикорски, которые периодически отправлялись в стремительные рейды для расправы с пиратами-конкурентами. В результате этих рейдов некоторые районы Восточного Сотрудничества превратились в руины.
“Вмешательство” не следило за человеком, который в донесениях разведки картеля ДЭА именовался Пигмалионом, а в собственном оперативном отделе – Камнем Франкена. Но оно следило за любой активностью ДЭА. После того, как стало известно, что Десадо Младший, нынешний глава картеля, вылетел на восток, были произведены дополнительные изыскания. ДЭА хозяйничал на своей территории, “Вмешательство” - на своей. В Восточном Сотрудничестве, где теперь верховодило "Вмешательство", до сих пор стояла башня Восточного Филиала ДЭА, ныне пустующая. А в Верхнем Слое одной из Составляющих находилась полуразрушенная клиника, где лекари картеля когда-то изучали особо опасные нейро-казусы. Камень Франкена – Пигмалион - ранее обитавший в Западном Сотрудничестве, недавно прибыл в тот район, куда теперь направлялся Младший. Трое посовещались и решили, что следует держать события под контролем. Они вызвали секретаря и дали ему необходимые указания.
Следствием этого стало то, что человек в оранжевой тоге и плетеных из соломы шлепанцах появился в Глубоком Синем Сне. Секретарь “Вмешательства” был юн и исполнен дзенского взгляда на жизнь. Он перетолковал с хозяином Сна, и тот провел его в одну из кабинок второго подвального этажа своего заведения.
Здесь на подстилке лежал Ву: обнаженное тело неподвижно, широко раскрытые глаза обращены к низкому потолку.
Запретных удовольствий давно не осталось, само понятие запретности исчезло из обихода. Все, что предлагал Глубокий Синий Сон, было нравственно потому, что просто не осталось нравственности. Внутренние перегородки из тонкого бамбука и шнурков с деревянными шариками пропускали сюда вздохи, бормотания и глухие стоны. Сладковатый запах синтетического дурмана наполнял воздух. Секретарь огляделся – лабиринт занавесок, узоры из драконов, совокупляющихся с девственницами, низкий потолок, сладкий запах и красный полумрак. Секретарь, вечной меланхолии которого хорошо способствовали четки, крупный янтарь на шелковом шнуре, уселся, поджав под себя ноги. После этого он довольно долго не шевелился, лишь тонкие пальцы медленно перебирали четки, мух, кузнечиков, личинок и муравьев в янтарных камерах. В сознании секретаря был устланный сухим песком и озаренный теплым оранжевым светом дальний уголок, где жила мысль о том, что и сам он находится внутри застывшей смоляной субстанции, а кто-то Бескрайний и Безмятежный разглядывает его, перебирая череду камушков-миров. Секретарь поразмышлял на эту тему, поднял руку с четками так, чтобы они оказались перед глазами Ву, и стал очень медленно перебирать их. Ву все еще никак не дал понять, что осознает присутствие секретаря. Но постепенно глаза его, глядевшие в одну точку на потолке, перефокусировались, словно монотонное движение четок наконец привлекло его. Завладев вниманием Ву, секретарь произнес:
- Отправляйся в Барвисто… - свободной рукой он достал из складок тоги небольшую голографию и повернул ее так, чтобы она тоже оказалась перед глазами Ву. Положив четки, большой и указательный палец другой руки он вжал в кожу “пациента” чуть выше бровей, наклонился и, удерживая голографию перед глазами Ву, стал вводить алгоритм высоким напевным голосом:
- Сначала не убивать… следить…
***
Через три дня.
На табло выскочило яблоко, два гамбургера и та круглая ребристая штуковина, которую Чина Чичеллино Чезарио за отсутствием лучшей аналогии называл механическим апельсином. Чина дернул рычаг, и сухой стрекот игрального автомата наполнил пустой зал Пропускного. Теперь возникли четыре механических апельсина, поток жетонов звонко сыпанул в стилизованную под человеческую ладонь чашу для выигрышей. Чина развернулся и пошел к терминалу на Барвисто, возле которого надпись оповещала:
ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ ЗАКОНЫ СОТРУДНИЧЕСТВА.
В СОСТАВЛЯЮЩЕЙ БАРВИСТО ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ
ВАШЕЙ ЖИЗНИ ЗАВИСИТ ТОЛЬКО ОТ ВАС.
Тут его прихватило. С мукой на лице Чина совершил последовательность нервных действий: вернулся, сгреб жетоны, сунул их в карман, пошел к терминалу, вновь вернулся, постоял возле “бандита”, собирая прилипшие к автомату остатки своего “я”, собрал их и вновь двинулся к терминалу.
У терминала безвредный казус-дежурный получил плату за вход и окинул любопытным взглядом единственного за сегодня посетителя Составляющей. Почти два метра, худой, ноги и руки длинные, лицо бледное и вытянутое, кожа нежная, а двигается гость, словно девочка-подросток. На плече висит небольшой рюкзак, левый карман приталенной кожаной куртки оттопыривается - но ограничение на пронос в Барвисто оружия уже снято, сенсорная подкова над терминалами отключена.
Казус нахмурил бы брови, если бы они у него имелись. Он видел это лицо, но, конечно, не воочию, а на видео до гало-бомбардировки. Кажется, одним из достоинств посетителя было исключительное богатство, что интересовало казуса значительно больше других его достоинств - изящной, словно бесполой внешности, и того, что он гений, создавшим новый вид искусства, чьи произведения могли воспринять от силы двадцать-тридцать человек в обоих Сотрудничествах. Нет, казуса интересовало богатство, и он не опускал руку, пока в нее не перекочевали все жетоны из кармана Чина.
Дверь открылась перед ним, и Чина Чичеллино Чезарио вступил в Составляющую. Дверь закрылась позади него.
На берегу реки лежала старая яхта. Трепетный утренний свет сочился сквозь облака и проломленные перекрытия Верхнего Слоя. Этот свет мягко обтекал руины, остовы энергоподстанций и смятые тарелки радаров, раньше контролировавших подступы к Составляющей. Этот свет озарял фигуры детей, которые что-то делали неподалеку от берега.
Первый мчался так, что в коленках щелкало. Под мышкой у него болталась запаянная в металлопленку тушка водяной курицы, и пленка жалобно скрипела, когда он перескакивал через очередное препятствие. Первый был мордат и звался Цепом. Коренаст и кривоног, одет в большой, не по росту, рваный комбинезон, обут в стоптанные ботинки на неработающих магнитных подошвах.
Он бежал тяжело и упрямо, а за ним гнался грузчик-казус из “Большой Жрачки ЛТД”. Этот грузчик поймал бы Цепа в самом начале экспроприации, но второй, Манок, засевший в накрененной чаше радара, вовремя заприметил погоню и дал знать.
А третий, Снули, выглядывал из-за корпуса яхты. Удерживал там приподнятый люк.
Их половины пока не видно.
Казус попался какой-то совсем глючный. Переклинило его всерьез – обычно они, обучившись чему-то одному, например, грузить и разгружать, на другие действия уже особо не годились. Цеп думал, что грузчик потеряет к нему интерес и вскоре отстанет, но тот бежал и бежал, что-то яростно взрыкивая, потрясая рукояткой домкрата, которую отломал, погнавшись за Цепом.
- Манок, чаль вниз! – хрипло пробасил Цеп между вдохом и выдохом. – Снуль, открывай!
- Ну открыто уже… - это Снули, дежурящий у яхты.
Над Цепом изломанная тарелка радара скрыла полнеба. С края свесились тощие ноги, и Манок прыгнул. Грузчик засипел, заохал и захныкал, выражая набором невнятных междометий обуревающие его эмоции. Снули, самый маленький из всех, дождался, когда Цеп нырнет в проем, оглянулся, увидел подбегавшего Манка и прыгнул следом.
Все бы ничего, да Манок зацепился за что-то торчащими из кармана проводами, и Цеп не смог захлопнуть люк. Они бы сразу наложили засов, и все, пришлось бы казусу возвращаться к фургону “Жрачки”, где его поджидал разъяренный бригадир.
А так он успел протиснуться следом, и погоня продолжалась.
От люка короткий ход вел к бетонной лесенке. Они взбежали по ней и увидели Ену, сидевшую посреди пустыря, скрытого с одной стороны разрушенным домом, а с другой основанием моста. Уходя на дело, они замотали ее в старое пальто, так что теперь наружу торчала только макушка. Губы Ены шевелились. Она напевала монотонную бесконечную песенку, и, сама завороженная ею, как всегда плохо реагировала на окружающую действительность. Почему-то птицы не боялись ее - рядом торчала старая потрепанная ворона.
Топоча босыми пятками по бетону, на пустырь вылетел казус. Цеп, успевший перебросить курицу Манку, на ходу подхватил Ену и помчался дальше, к Кораблю. Манок и Снули бежали за ним.
Ворона взлетела, тяжелые взмахивая крыльями и описывая широкие медленные круги, с тупоумной горделивостью осматривая то, что лежало внизу, и по мере того, как высота увеличивалась, в черных колпачках ее глаз расширялась выпуклая, перевернутая вверх тормашками картинка. На картинке был пологий левый берег, холмы на правом, цивилизованные кварталы холмов и развалины низины, и неровная полоса пограничных буйков с натянутой между ними сигнальной проволокой; полоса отделяла Составляющую Барвисто от Восточного Сотрудничества, от холмов к низине через всю реку протянулось толстое щупальце Пропускного с миниатюрной подковой терминала, через которую Чина Чичеллино Чезарио как раз входил в Барвисто.
Чичеллино приостановился, оглядываясь. Новый день разгорался, тени бледнели. Впереди – постройки Нижнего Слоя, сзади – ширь реки и могучая кишка Пропускного, а слева, за металлической сеткой, береговая ферма. Землю в Барвисто раздавали бесплатно, и “Жрачка”, крутая контора, одна из немногих, обеспечивающих жителей Сотрудничества натуральной пищей, выращивала здесь водяных курочек, здесь же их умерщвляла и упаковывала. Речной грузовичок покачивался на волнах рядом с берегом, по трапу к нему шли трое грузчиков с ящиками на плечах. Доносился приглушенный голос их бригадира. Он для чего-то торчал возле оградительной сетки и, приставив ко лбу ладонь, всматривался в руины.
Чичеллино поправил лямку рюкзака и пошел дальше. Опоры Верхнего Слоя возвышались в разных местах над руинами Нижнего, с перекрытий свисали кабели и какие-то спутанные сети, виднелись лесенки и клети элеваторов. Все это покрывал слой мха и дивно зеленой, сочной травы, с одинаковым усердием росшей и на горизонтальных и на вертикальных поверхностях. Тишина Составляющей была одухотворена какой-то лирической, мирной печалью.
Чина озаботился изучить местность по карте и примерно представлял, куда идти. До цели, находившейся в одном из самых заброшенных мест Верхнего Слоя, было еще далеко. Элеваторы, конечно же, не работали, но какую-нибудь не совсем разрушенную лестницу можно было отыскать, и он рассчитывал подняться по одной из опор.
Из-за ближайшей кучи обломков высунулась голова. Чина шел, придерживая одной рукой лямку на плече, а другую опустив в карман куртки.
Голова исчезла. “Шур-бур-мур” - донеслось до Чичеллино, и он пошел быстрее, по широкой дуге обходя кучу.
Показалась пятерка казусов.
Казусность не всегда можно было определить с первого взгляда, но он ведь находился здесь, в Барвисто, резервации для пострадавших от гало-бомбардировки.
Все пятеро – оборванцы, грязные и вшивые, в каких-то обносках, босые, патлатые черти. Один из них остановился и почесал грудь, издав при этом громкий скребущий звук.
- Дашьпожрать? – спросил он.
Чина мотнул головой и ускорил шаги. В кармане его пальцы сжались на рукояти.
- Дайпожратьдайдай! – засипел казус. Наверное, его речь когда-то контролировал мем. Ошибка не была фатальной и поддавалась лечению, но это требовало немалых затрат. Ни “Десадо Электрикум Арт.”, ни “Вмешательство” не стали бы заниматься лечением бесплатно. Впрочем, простота ошибки могла быть лишь видимой – никому не известно, на что стал способен прошедший огонь гало-бомбардировки процессор речевого мема, какие излучения он теперь выдает и как они влияют на нервную систему. Последствия, в том числе и экстрасенсорные, могли быть самыми непредсказуемыми. Чичеллино забеспокоился. Он не рассчитывал наткнуться на казусов вот так, сразу.
Возле широкой пенометаллической опоры Чина оглянулся. Казусы бежали за ним. У основания опоры возвышалась насыпь из щебня, а выше тянулась узкая металлическая лестница, не достигавшая земли – но если залезть на насыпь, то до нижней перекладины лестницы можно было, пожалуй, дотянуться. Позади него один из казусов, обрубок без рук без ног, торчащий на закорках у тощего детины, громко загудел. Чина, оскальзываясь и по-женски растопырив руки, стал взбираться.
Все стремительно уменьшилось в размерах, с гудением замелькали предметы, словно двигаясь прочь вдоль полупрозрачных стенок узкой трубки. Сверкнули волны реки в лучах солнца, ускорение увеличилось, замелькали внизу кроны деревьев, затем склон холма; дернулись, извиваясь, улицы, головы прохожих, пластиковая рама окна, стекло – отраженные солнечные лучи исказились в мощной линзе оптического прибора – и наблюдатель, сидящий в комнате на двадцатом этаже небоскреба правого берега, оторвался от окуляра. Картинка, которая только что казалась такой близкой, руку протяни – и сможешь схватить куколку-человечка, убегающего от пятерых других куколок между игрушечных колонн-опор, тут же превратилась в пятнышко. Множество таких пятнышек бледной зелено-желтой патиной усеивали противоположный берег, отсюда, с высоты холмов и двадцатого этажа, казавшийся заплесневевшим широким блином.
Десадо Младший наблюдал за развитием событий через видеокамеру с усилителем и электронной фиксацией на объекте. Ее тренога была прикреплена липкой лентой к подоконнику одного из кабинетов заброшенного Восточного Филиала картеля.
- Позвольте…
Он приник к окуляру – пятнышко перестало быть пятнышком, увеличилось и превратилось в объемную картинку. Объект, на который была настроена камера и вслед за передвижениями которого она автоматически поворачивалась, лежал среди щебенки, а пятеро казусных фигурок подступали к нему.
И еще одна фигурка, небольшая в сравнении с остальными, пряталась позади другой кучи щебня.
- Удмурт! – констатировал Десадо. – Они послали Ву… - он вновь выпрямился, почесал нос, еще раз глянув в окуляр, и сказал:
- Надо идти туда. Несомненно.
Тональность гудения перешла всякие мысленные пределы, и Чичеллино оглянулся на самой вершине кучи. Обрубок-наездник разинул рот так, что он превратился в широко розовый круг, обрамленный тонкими коричневыми губами. Воздух заструился, возник такой эффект, словно Чина мимолетно взглянул на солнце – лучи полыхнули, вокруг задрожали слепящие световые кольца. Загудело, затрещало, и щебенка под ногами Чичеллино осыпалась в тот момент, когда он протянул руки к нижней перекладине лестницы.
Он упал на спину и съехал вниз. Казусы, как минимум один из которых оказался телекинетиком, ковыляли к нему. Чина окончательно перетрусил, достал пистолет и поднял его дрожащей рукой. В принципе его действия Чина так и не разобрался, он не любил, даже боялся оружия. Казусы приближались, он уже хорошо видел их лица и слышал вопли:
- Жратьхочужратьдайпожрать!
Почти бесшумно пистолет выстрелил, размытые полосы, расходясь веером, протянулись над головами казусов.
Наездник опять стал гудеть, и тогда из-за другой опоры прилетела стрелка и пронзила его шею.
В кабинете заброшенного филиала Десадо отпрянул от окуляра.
- Ву следит за Пигмалионом, - прокомментировал он. – Не дает казусам Барвисто его поймать. Что это значит? – Он сморщился. - “Вмешательство” ведет свою игру. Они не знают точно, за чем пришел Пигмалион, но хотят узнать. Ву будет следить за ним, пока Пигмалион не найдет Никотин, потом свяжется с руководством и получит инструкции. А в инструкциях будет сказано: убить, забрать и доставить к ним. Этого допустить нельзя? Да.
Чина встал, удивленно моргая. Казусы растеряно топтались на одном месте, тот детина, на плечах которого сидел упавший теперь наездник, стонал, ощупывая мертвое тело и, кажется, даже плакал.
Кто это ему помог? Чичеллино еще раз огляделся и, пока казусы не опомнились, побежал вокруг опоры. Щебень рассыпался, до лестницы он теперь дотянуться не мог. Он слишком долго пробыл на одном месте. Сейчас ему мучительно хотелось вернуться, побыть там еще немного, собирая оставленные частички своей личности, но Чина бежал, не оглядываясь.
Ву выбрался из-за укрытия и подошел к казусам, растерянно мычащим над мертвым наездником. Самый разговорчивый из них оглянулся и увидел невысокого человека с длинной раздвижной трубкой в руках. На плече Ву висел рюкзак, почти такой же, как у Чина.
- Ктоубилмалыша? – спросил Разговорчивый с тоской, вызванной не смертью наездника, но тем, что он был единственный в их компании, которому гало-бомбардировка преподнесла сюрприз в виде способности взглядом сбивать ворон и передвигать небольшие предметы на расстоянии. Остальные заполучили лишь букет различных психических и физиологических отклонений, из которых нельзя было извлечь никакой пользы.
Ву молча глядел на него. Его мозг наполняла череда слепящих образов, сквозь сумбур которых путеводной нитью льдисто сверкал заложенный секретарем “Вмешательства” алгоритм: следить за объектом, убить объект, принести в главный офис “Вмешательства” то, что найдет объект.
- Дашьпожрать? – спросил Разговорчивый.
Ву раскрыл рюкзак и бросил на землю пакет с сухарями. В его мозгу вспыхнула жгучая, немилосердно яркая картина: прерии, стадо крупных животных, он сам, с птичьими перьями в волосах, сидящий на другом, более изящном и послушном животном, с луком в руках... Глаза словно перевернулись и зрачки взглянули внутрь его головы, где под черепными сводами над иссеченными трещинами прериями его мозга выкатывался шар солнца, и Вонтесума продолжал гнать стадо… Нить-алгоритм изогнулась и прожгла картину, которая тут же потеряла объем, стала плоской и рассыпалась клочьями. Ву с трудом возвратился к действительности Барвисто и проблеме с казусами. От нити уже отстреливали мерцающие дорожки, каждая заканчивалась паутинкой, сцепившейся с другой паутинкой, они распространялись, то сходясь в мерцающие озерца мыслей, то разбегаясь никуда не ведущими ассоциациями, тупиковые веточки гасли или возвращались обратно к дорожке-алгоритму, и сквозь тихий шелест, как от дождя, связные мысли оформлялись словами: помощники не помешают… они глупы… подкупить…
Разговоры давались ему с трудом, а принципа интонационных пауз он вообще не понимал. Ву долго соображал, прежде чем сказать:
- Еды еще хочешь?.. – Он обращался только к Разговорчивому, признав в нем старшего.
Казусы уже рвали пакет и хрустели сухарями, позабыв о мертвом наезднике.
- Едыдайхочу, - невнятно откликнулся Разговорчивый, разгрызая сухарь.
- Надо отработать, - заявил Ву.
- Работатьнетдайеды… многодай.
- Работать – да, еда после работы, слушай внимательно, слушаешь? - я сейчас уйду, вы останетесь здесь, дождетесь меня, я вернусь, скажу вам, что делать, когда сделаете, получите много еды, это ясно?
Разговорчивый замер с открытым ртом, обдумывая предложение.
- Питьчто? – спросил он и ткнул пальцем в разорванный пакет на своей ладони. – Здесьждатьсухопитьчто?
У голове Ву очередная дорожка расплескалась кляксой деполяризации, тускло высветив картинку-образ: он сидит возле костра, замотанный в меха, рядом юрта и рогатые животные… - пока картинка не утвердилась и не вытеснила мысли, на оформление которых словами уходили такие силы, Ву сказал:
- Держи… - достал из рюкзака фляжку с минеральной водой и швырнул ее под ноги Разговорчивому.
- Ждать тут, - произнес он, чтобы утвердить в бедном умишке казуса последовательность действий. – Я вернусь, тогда делать, что скажу. После этого – еда, много еды. Если вернусь, а вас нет – найду и убью, как его… - носком изящной, плетеной из тонких кожаных полосок туфли, он ткнул под ребра мертвого наездника и пошел в ту сторону, куда удалился объект. Там уже был слышен приглушенный собачий лай.
Казусы, урча и обмениваясь тумаками, стали делить остатки сухарей. Когд Ву скрылся за опорой, к ним подошли еще трое.
Только Манок более-менее догадывался, для чего раньше предназначался Корабль. От пограничной реки отходил канал с покатыми бетонными берегами, и возле одного берега стоял посудина, палубу которой украшала металлическая дуга с буквами: RIV R PALAS. Когда-то эти буквы светились разноцветными огнями. Здесь, кроме пристроек и огороженной круглой площадки, был еще шар на подставке, состоящий из множества пятиугольных зеркальных граней. Однажды Манок что-то повернул в трюме Корабля, и шар начал вращаться с громким скрипом и посылать во все стороны лучи света. Ена испугалась и даже перестала петь, Снули, обычно тихий, раскричался на Манка, Цеп недовольно щурился, и Манок разрешил ему несколькими ударами ржавой железяки сломать это “что-то”, после чего шар утих.
Цеп, хоть и с Еной на руках, добежал первым. Сейчас Корабль соединяла с берегом лишь пара длинных узких досок, и на палубе Цеп, бросив Ену, повернулся. Грузчик-казус как раз достиг бетонного причала, а Манок и Снули уже мчались по самодельному трапу. Они перескочили на палубу, и Цеп ухватился за его край. Казус, все еще размахивающий обломком домкрата, зашлепал по доскам. Цеп напрягся, сцепив зубы, рывком провернул доски и развел в стороны. Казус, взмахнув руками, провалился вниз и с головой ушел под воду, чтобы больше не показываться.
Когда Цеп втянул трап на палубу, Снули уже собирал дерево для костра, а Манок зубами срывал клапан с пакета. Цеп помог Снули дотянуть самую длинную доску, сломал ее о колено и посмотрел на Ену. Она сидела чуть покачиваясь, губы шевелились. Над палубой звучала тихая песенка без слов. Цеп постоял, прислушиваясь – в песенке было что-то завораживающее – и тут Манок окликнул его:
- Чего встал?
Цеп мотнул головой и принялся разжигать костер.
Манок, отложив раскрытый пакет, достал из-за пазухи электронную библиотечку. Ныряя в люк, он зацепил узкую крышку на торце, теперь пьезо-элемент отскочил и висел на двух проводках. Манок вернул батарейку на место, проверил, работает ли библиотечка, и громко выругался.
- Разряжается, - пояснил он, когда Снули с легким испугом взглянул на него. – Скоро не будет работать. Надо другую батарейку достать…
Снули вздохнул. В Корабле, где хватало всякой всячины, батареек они не нашли. За ними надо было подниматься в Верхний, чего он делать не любил, в отличие от Манка, движимого естественнонаучным любопытством, и Цепа, которому было безразлично, где добывать хлеб насущный. Зато в Корабле было много соленых орешков и пустых стеклянных бутылок, которые иногда удавалось сменять казусам на что-нибудь ценное. Были и полные бутылки, но после употребления их содержимого становилось так плохо, что Манок запретил пить из них.
Курицу делил Манок. Ему и Цепу достались самые большие куски, а Ене – самая нежная часть грудинки. Снули удовольствовался атрофированными крылышками и принялся с хрустом разгрызать их, бездумно уставившись на очки Манка с тонкими дужками. Линзы золотыми кругами отблескивали в лучах солнца. Под бортами Корабля воды канала рябили желтым, синим и зеленым.
Манок, привалившись спиной к ограждению палубы, приказал Цепу:
- Принеси ш т у к у. Может, в этот раз получится?
Цеп с хрустом перекусил косточку, встал и скрылся в палубном люке.
- Все равно мне интересно, - сказал Манок, приглаживая темные волосы, которые у него уже отросли до плеч. – Эта ш т у к а должна работать. Я что-то неправильно делаю.
- Мне от нее страшно.
Манок взглянул на Снули, потом на Ену. Они были чем-то похожи – оба почти лысые, с белесым пушком на круглых, гладких головах. И Цеп не отличался волосатостью, но кумпол имел шишкастый, с мощным затылком и низким лбом. У Цепа уши были маленькие и прижаты к черепу, а Снули – совсем лопоухий. Манок, в тайне гордившийся своей шевелюрой, поплевал на ладонь и еще раз пригладил ее.
- Трус, - сказал он. – Ничего в ней страшного. Этих ш т у к там много. Я хочу узнать, что с ними можно делать.
Снули не стал спорить.
Цеп спустился под палубу. Внутри корабля было несколько помещений разных размеров и довольно просторный зал с потрескавшимся зеркальным полом. В одной части зала находилось возвышение-сцена, с другой вдоль стены тянулась стойка, а у стены за ней стоял открытый шкаф. Под шкафом валялись осколки, а на полках еще оставалось несколько целых бутылок, из которых пить нельзя. Цеп спустился еще ниже, в трюм. Глубина канала была небольшой, и массивный Корабль днищем почти достигал дна. И он не покачивался, даже немного, стоял совсем ровно. Это было как-то связано с широким задраенным люком, через который Цеп предпочел перешагнуть. За люком был штабель со ш т у к а м и. Цеп взял одну, поднялся наверх и передал ее Манку. Тот в который раз стал щелкать какими-то рычажками и чем-то вертеть. Цеп настроился было поспать, но Манок позвал его, наткнувшись на особо жесткий рычаг. Когда Цеп толстыми короткими пальцами потянул за него, Снули опасливо отодвинулся подальше.
- … … … … … … - пела Ена. Она сидела, поджав под себя ноги, замотанная в пальто, с поднятым воротником, только маленький нос торчал, да пушок на голове чуть шевелился от ветра.
- Пить хочешь? – спросил Снули, не ожидая ответа. Если бы хотела, сама бы стала теребить его за ухо, давая понять о своем желании. Вроде бы Манок ее старший брат – хотя Снули с некоторым трудом осознавал значение слова “брат” - но Манок заботился о Ене больше из соображений долга, чем из родственных чувств.
Цеп присел на корточки, открыл рот и стал ритмично постукивать ногтями по зубам. Это всегда раздражало Манка, но отучить Цепа не получалось. Манок уже потерял интерес к ш т у к е и достал свою библиотечку. Когда-то она через радиомодем подключалась к сети, а теперь могла черпать сведения только из автономной базы данных, впрочем, довольно обширной. Файл, который Манок изучал последним, развернулся на небольшом экране. Процессор и оперативная память библиотечки были совсем куцыми, так что урона им гало-бомбардировка почти не нанесла – некоторые программы иногда зависали, и все. Манок овладел искусством чтения по детской обучающей программе библиотечки, которая и предназначалась для детей: на ее задней панели даже была надпись “Все, что ты хотел спросить о Мире”. Снули тоже научился, хотя читал и хуже Манка. А вот Цепу это так и не далось. Одно время он старательно изучал найденную в Верхнем Слое книжку со странными историями: про семерых маленьких казусов в шапках-колпаках - “гномов”, рыжего зверя-“лису”, которая хвостом ловила других зверей–"рыб" в воде, про волка с семью козлятами, которые не пускали его в свой домик, и он их сожрал. Цеп одолел большинство букв, но, пытаясь осознать сакральный смысл “и краткого”, так рассвирепел, что сломал ярко раскрашенную картонную обложку книжки о голову подвернувшегося под руку Снули, и лишь то, что Манок, гневно крича, ударил его по спине палкой, успокоило его. В базу библиотечки кто-то загрузил много сведений, для ребенка не особо полезных, чему Манок был несказанно рад. Узнав о сексе все, что его интересовало, он приступил к освоению более общих вопросов, и теперь пытался вникнуть в текст из папки “Развитие”, озаглавленный “Моя проповедь заблудшим”.
“…!-
…Просто Приятная Цивилизация. Три причины привели к перенаселению: дешевая синтетическая пища стала решением проблемы голода, синтетические лекарства, хоть и не до конца справились с болезнями, но значительным образом сократили неестественную смертность, биоэлектронные имплантанты победили старение”
Если навести курсор на непонятное слово, то под ним медленно выстраивался столбик из других слов, и по зрелому размышлению Манок пришел к выводу, что эти слова означают тоже или примерно тоже самое, что и слово-секрет. Так он узнал, что “дешевая” означала “недорогая” и объяснил это для себя так, что это то, за что надо отдать казусам всего одну маленькую стеклянную бутылочку из трюма Корабля. Он читал:
“…!- Принцип Верхнего Слоя: …но как бы успешно не развивались технологии космических перелетов, все равно слишком дорогостоящим было перевозить сотни тысяч переселенцев на другие планеты и даже на Луну. Оставалось плотнее населять Землю. Покрывающий поверхность планеты жилой слой можно было расширить двумя путями, уходить в почву или подниматься в воздух. Однако, с увеличением радиуса увеличивается и площадь сферы. Я говорю вам: создавать жилой слой внутри планеты означало сразу же уменьшить потенциальную площадь заселения. Это ли не глупость? Детали и конструкции из пенометалла раньше способны были производить лишь в невесомости, но в конце концов это удалось обойти. Прочный, способный выдержать огромные нагрузки, пенометалл стал тем, что позволило возвести Верхний Слой к солнцу и просторам атмосферы.
…!-
Цивилизация, Приятная Во Всех Отношениях:
…Просто Приятную Цивилизацию сменила Цивилизация, Приятная Во Всех Отношениях. Ее держали электроника, синтетика и нейромемы, биоэлектронные и биомеханические вставки, снабженные – часто - своими собственными мощными процессорами, автономными “вечными” батарейками, системами самоналадки, способные самосовершенствоваться и принимать дополнительные функции в случае возникновения новых неполадок-болезней в организме-носителе при отношении к нему как к органическому механизму, но не одухотворенной прекрасной плоти.
Естественно, проблемы не исчезли. Деньги, как и в прошлом, значили слишком многое, а баснословную стоимость искусственных иммунных и нервных систем от известных производителей компенсировали пиратские поделки, в которых, как и раньше, вне конкуренции были тайваньские, корейские и китайские [Тай-Вань? Та-Йвань? Наименование одной из областей до возникновения Сотрудничества?]. Были еще турецкие, самые дешевые, но ими рисковали воспользоваться лишь совсем уж отчаявшиеся или безумцы. Богатые вознеслись ввысь, к чистому воздуху и чистому небу, вы, бедняки остались в Нижнем Слое, и у вас иногда развивались редкостные, экзотические болезни, вызванные сбоями не-апробированных нейромемов. С этим боролись богатые, но не слишком рьяно. Лечить то, что вызывалось не обычным сбоем в человеческом организме, а нарушениями работы биоэлектронных вставок, было слишком сложно, слишком филигранная работа требовалась, чтобы изъять из вас, носителей, вжившийся в плоть микроскопический чип, ампутировать мозговой синаптический компенсатор, или вычленить из сетки нервных окончаний искусственные волокна. Боролись не со следствием, боролись с причиной, тем более, что два крупнейших производителя нейромемов видели в полуподпольных пиратах своих конкурентов. Боевые авиа-подразделения наводили ужас на целые города, где разведки компаний обнаруживала лаборатории и фабрики пиратских производителей…”
Манок отвлекся, уставившись в небо, вспоминая серебристые силуэты и размытые зонтики винтов, иногда пролетающие над рекой. Это написал какой-то казус, точно. Даже не обилие непонятных слов, а бредовый оттенок всего текста говорил о том, что автор был сродни тем, кто окружал трех с половиной в Барвисто. Он стал читать дальше:
“…Я говорю вам: почему, как только все более или менее приходит в порядок, что-то тут же нарушает его, или сбой внутри системы, или внешнее воздействие? Мелкие сбои внутри системы Человеческая Цивилизация происходили постоянно, но не фатальные, системе удавалось справляться с ними.
Работники орбитального телескопа Евразийского Коммерческого Астрономического Общества, собирающего средства для своих фондов в основном за счет наукообразных астрологических прогнозов, сообщили о странной аберрации….!-”
Цеп вдруг развернулся и замер, вцепившись обеими руками в ограду. С берега доносился лай собак.
Десадо Младший появился здесь на свой страх и риск. Привыкший чувствовать за спиной мощь картеля, сейчас он остался в непривычном состоянии не босса, но рядового жителя Сотрудничества. Влияния у ДЭА на востоке теперь практически не было, “Вмешательство” контролировало здесь почти все. Огромный небоскреб картеля стоял пустой уже давно, и Десадо проник в него незаметно, так, чтобы соглядатаи тибетцев не засекли его. В конечном счете все предосторожности оказались бессмысленными – пара сикорских “Вмешательства” уже висела в сотне метров над крышей небоскреба. Один покрупнее, с притороченными под днищем бомбами, второй поменьше и более маневренный. Из кабины второго пилот посредством мощного бинокля наблюдал за кабинетом, на подоконнике которого была установлена видеокамера с фиксацией на объекте.
- Если он спустится в катакомбы или поднимется в Верхний, я не смогу следить за ним отсюда, - произнес Младший.
Гало-бомбардировка вывела из строя нейропептидную пломбу, непроницаемым колпаком накрывавшую опиатные рецепторы в его мозгу. Он был эрос-наркоманом, с синтетическими афродизиаками смогло справиться только радикальное вмешательство. Опиатные рецепторы, самая обычная часть мозга, впитывающая эндорфины и ответственная за ощущение счастья, под влиянием наркотика чудовищным образом разрослись – Младший иногда представлял себе грибок из склизких волокон, белесую поганку опиатов, проросшую на его мозгу.
- Может, мне стоит договориться с Пигмалионом?.. - Младший нахмурился, намеренно свел брови вместе, словно демонстрируя окружающему миру, что действительно озабочен.
Его брови все еще были нахмурены, когда он прошел мимо опоры струнной дороги и стал спускаться ко входу Пропускного. Здесь, в Сотрудничестве, Верхний Слой не был заброшен так основательно, как в Барвисто, но большинство оставшихся в живых предпочли спуститься обратно на поверхность планеты. Жизнь более-менее наладилась, вытащенные со старых свалок автомобили с двигателями внутреннего сгорания проезжали мимо Десадо, два раза вверху с тихим свистом пронеслись похожие на фаллосы вагоны-струнники.
“Электронные погромы” отошли в прошлое, но у большинства обывателей, не подверженных глюкам сорвавшихся с цепи мемо-вставок, электроника все еще вызывала ненависть. Единственное, что они терпели, это струнные дороги, пришедшие на смену метрополитену. Такие дороги управлялись с центрального пульта, который, естественно, тоже был электронным и теперь потихоньку отстраивался, на что обыватели сознательно не обращали внимания, очень уж удобным, быстрым и дешевым было это средство передвижения. Но вздумай кто-нибудь появиться на улице с обычным ноут-буком в руках, его бы тут же пришибли не говоря худого слова – как и любого глючного казуса, сунувшегося сюда из Барвисто.
Десадо Младший тоже был казусом, но гало-бомбардировка привела лишь к снятию нейропептидной пломбы, так что внешне это мало проявлялось. Он шел вялой, разболтанной походкой, руки раскачивались, голова то опускалась вперед, то запрокидывалась, полы пиджака хлопали по бедрам на ветру. Высоко-высоко один из сикорских “Вмешательства” летел в том же направлении, куда шел Десадо.
Лай стал громче, и они увидели, как на берег выскочил человек. Высокий и худой, с рюкзаком на плече. Не останавливаясь, он оглянулся и поднял руку. Звука слышно не было, но от дула оружия разошелся веер размытых полос.
Стая диких псов, тощих и облезлых, вышла к каналу. Несколько упало, но остальных это не смутило. Человек приостановился, а псы шли к нему, не слишком медленно, но и не торопясь, словно сами не понимали, для чего им это надо. Некоторые начинали лаять, потом смолкали. Незнакомец скатился по бетонному берегу канала, прыгнув в воду и поплыл.
Три с половиной к тому времени уже лежали на палубе, даже Ена, которую Снули просто перевернул на спину. Манок, внимательно наблюдавший за тем, что происходит на берегу, скомандовал Цепу:
- Позови его.
Цеп, привстал и, перегнувшись через ограждение, крикнул:
- Эй! Там лестница, давай сюда!
Он увидел бледное лицо с прилипшими к щекам волосами. Потом из воды показались руки и вцепились в поручни узкой металлической лесенки, тянувшейся до самого бортового ограждения.
Когда человек перелез через ограждение, Цеп чуть отошел и на всякий случай поднял с палубы ш т у к у, собираясь в случае чего навернуть незнакомца по шее. Незнакомец, впрочем, тут же превратился в знакомца, потому что поспешил представиться:
- Меня зовут Чина.
Он увидел трех мальчишек, одного с длинными волосами и в очках, одного коротко стриженного и насупленного, одного маленького, с белым пушком на голове – и такой же пушок был у замотанного в старое пальто ребенка, пол которого Чичеллино определил не сразу.
- Чего ты от собак убегал? – спросил Манок.
Чина присел перед ним на корточки и снял рюкзак с плеча.
- Они могли меня покусать?
Манок махнул рукой.
- Не… Они трусливые. Почуяли что-то в твоей сумке.
- Еда? – подал голос Цеп. Он все еще подозрительно рассматривал гостя, но ш т у к у уже опустил.
Чина Чичеллино Чезарио искоса наблюдал за детьми, те смотрели на него. В это время пилот сикорски следовал за Десадо Младшим, который уже подходил к в Пропускному, а на берегу Ву наблюдал за тем, что происходит на палубе Корабля под названием RIV R PALAS.
***
Снова выглянув из-за опоры, Десадо решил, что драка может доставить ему какие-то новые ощущения. Он попытался вспомнить, и не вспомнил, когда в последний раз дрался. Возможно, он не дрался никогда? Во всяком случае, после мозгового пломбирования – нет. Хирурги ДЭА поставили пломбу, и Младший избавился от зависимости, но и природный эндорфин перестал вырабатываться в выхолощенном мозге. Десадо вообще был лишен возможности испытывать удовольствие в каком-либо виде. Гало-бомбардировка сломала пломбу, и теперь последствие приема синтетических афродизиаков не было бы смертельным, но Десадо пока крепился, хотя и испытывал тоску по прежним временам, казавшимися разноцветными в сравнении с теперешним черно-белым существованием.
Напасть на Ву? Он как-то заглянул в спортзал ДЭА, где несколько парней из охраны картеля тренировались, одетые в скользкие трико, в усиливающих удары сонических перчатках. Десадо встал возле дверей, не привлекая к себе внимания. Белые плитки пола и стен, белые канаты… Старший тренер спортзала по какой-то своей прихоти оформлял бои нестандартным антуражем. Белый свет четырех софитов по углам квадратного ринга лишал пространство теней, оно напоминало скованное льдом горное озеро, окруженное заснеженными склонами. В холодном световом аду фигуры перемещались, наносили удары, пригибались и отпрыгивали. Младший видел все это слишком гипертрофированно, он различал каждую пору, каждую каплю пота, мог пересчитать все волосы в бровях и морщинки на коже… Атаке подвергались и зрение, и обоняние, и слух. Смешанные запахи пота, синтетики, пластика, острый дух дезодоранта агрессии, который скрытый пульверизатор рассеивал над рингом. Играла музыка – какая-то классика, нервная, словно дрожащая, глухие звуки ударов и вздохи органично вплетались в нее – и иногда движения фигур в трико совпадали с ритмом музыки. Здесь был особый колорит, декадентский оттенок во всем этом. Десадо понимал, что оттенок присутствует, но он не ощущал его на эмоциональном уровне, он лишь отмечал факт его наличия и то, как он усилился, когда один из охранников, получив удар сонической перчаткой по темени, что-то глухо промычал, мотнул головой и выплюнул красный сгусток, показавшийся в режущем свете кляксой темных густых чернил на белоснежном полу. Сейчас все это было лишено ценности для усеченного нейропептидной пломбой сознания. Десадо видел лишь то, что видел, мозг впитывал движения, и музыку, и запахи, и свет, но никак не преломлял то, что доносили до него глаза, уши и ноздри, воспринимая лишь неестественно четкую картинку, но не утруждаясь эмоциями.
Но тогда он был наблюдателем, а сейчас мог поучаствовать в подобном лично.
Десадо достал из наплечной кобуры разрядник, проверил его и прицелился в спину между лопаток Ву.
Тот не оборачивался. В его голове расцветала очередная картина жизни: Висконси стоит возле пристани, он в коже и широкополой шляпе, на боку его висит револьвер, а мимо пристани медленно и величаво проплывает пароход. Преобладал горячий желтый цвет, и картина постепенно густела, накладываясь на окружающее и затмевая его.
Десадо представил себе, как две короткие стрелки с мини-аккумулятором, способным выплеснуть в импульсе почти убийственное напряжение, проткнут одежду Ву и замкнут цепь его плотью. Удмурт вряд ли даже вскрикнет – вздрогнет всем телом, голова судорожно запрокинется назад, он упадет навзничь, скорее всего, сломав себе шею.
Неинтересно, и Младший вложил разрядник в кобуру.
У его ног лежал искривленный прут керамической арматуры. Кофейные потеки и вздутия означали, что по этой опоре саданули из мощного теплового оружия. Прут торчал наискось, нижний его конец был утоплен в каменный осколок размером с кулак. Десадо поднял прут, прикинул вес осколка, решил, что это годится, и очень медленно и осторожно двинулся к Ву. Он обеими руками поудобнее перехватил прут и занес его над плечом.
Начисто позабыв про окружающее, Висконси утопал в желтом. Пароход, приводимый в движение водяным колесом, плыл мимо пристани, возле борта стояло трое детей, два мальчика и девочка, и один взрослый, тощий и высокий, а на носу третий мальчишка кричал громко: “Марк Твен! Твен!”.
Десадо сделал еще один шаг. Он, не отрываясь, смотрел в точку между лопаток Ву. Сикорски “Вмешательства” висел метрах в тридцати над рекой, в стороне от Корабля. Пилот, по пояс высунувшись наружу, в бинокль наблюдал за происходящим и махал свободной рукой, пытаясь привлечь внимание.
Висконси похлопал по рукояти револьвера на своем бедре и сощурился, хотя поля шляпы бросали тень на лицо, и солнце не слепило. Пароход уплывал, дети уже не были видны за ограждением борта.
Десадо сделал еще один шаг. Теперь он стоял в метре за спиной Ву. Пилот закричал, размахивая биноклем.
Ничего не изменилось, река все также несла желтые воды, солнце светило и пароход уплывал, но Висконси спинным мозгом почувствовал, что черномазый, который уже некоторое время подкрадывался к нему сзади, сейчас ударит. Он повернулся, одновременно приседая, дубинка свистнула возле его уха, и он, успев заметить лоснящееся черное лицо и мускулистые руки, без замаха, но сильно, ударил кулаком снизу вверх.
Керамический прут вывернулся из пальцев Младшего. От удара в груди екнуло, Десадо, тут же потеряв интерес к драке – слишком быстро, слишком больно, слишком опасный противник – побежал к реке.
В сознании Висконси желтая река изогнулась, плеснув желтыми волнами в желтые берега, сузилась, одновременно леденея, наливаясь сияющей белизной, и стала нитью путеводного алгоритма, льдистым нервом проткнувшим картину и разметавшим ее в клочья.
Не Висконси, а Ву увидел, как какой-то человек, держась за грудь, метнулся мимо него к каналу. Ву, а не Висконси, попытался ухватить человека за полу пиджака.
Десадо почувствовал, как его потянуло назад, и рванулся. С отливом уровень воды понизился, на бетонном откосе оставалась жирная и скользкая, темная илистая полоса. Ступни Младшего поехали вниз, пола пиджака выскользнула из пальцев Ву. Десадо упал и на спине сполз в воду.
На палубе три с половиной и Чина смотрели, как один незнакомец неумело плывет к Кораблю, а второй стоит на берегу, безо всякого выражения глядя ему в след. Он держал длинную тонкую трубку. Пилот сикорски вновь высунулся из кабины, теперь в его руках было какое-то оружие. Ву полностью вернулся в реальность и раздумывал, что теперь делать. Десадо достиг Корабля, обеими руками ухватился за нижнюю перекладину лесенки и вопросительно глянул вверх. Цеп покосился на Манка, тот кивнул, и Цеп пробурчал:
- Залазь.
Десадо быстро влез на палубу, осмотрелся и вдруг выхватил из рук Цепа помповый гранатомет. Чем-то щелкнув, он развернулся и выстрелил.
Младший не сумел устоять и с размаху уселся на палубу, когда из дула, оставляя за собой огненный след, с ревом вылетело небольшое темное пятно. Оно двигалось быстро, но не так быстро, как пуля, и его можно было проследить взглядом.
Реальность для Ву обернулась высоким, слегка аморфным человеком и стала очень опасной. Человек, лишенный черт лица и индивидуальности, но с необычайно длинными конечностями, взревел и, широко размахнувшись, направил в лицо Ву свой кулак. Скорость перемещения кулака, небольшого и темного, была такой стремительной, что позади кулака оставался огненный след. Ву повалился набок, а всполошившийся пилот сикорски выстрелил. Оглушив Ву ревом и ошпарив щеку волной жара, кулак пролетел мимо и разорвался где-то позади.
В круглом магазине под стволом имелось еще четыре гранаты, и Десадо как раз успел перезарядить оружие и собрался было подорвать лежащего Ву, когда что-то сухо защелкало о палубу, выстреливая в воздух фонтанчиками древесных осколков. Один из этих фонтанчиков подобрался к ноге Десадо, вспорол штанину и поранил кожу. Пилот сикорски прекратил стрелять, перезаряжая свое оружие и одновременно что-то крича в микрофон рации. Младший, от боли позабывший про Ву, поднял ствол вверх и, не целясь, выстрелил. Несколько секунд спустя в тридцати метрах над каналом разрослось второе солнышко, небольшое и красное, и проглотило сикорски.
Темный аморфный человек, который собирался отправить Ву в нокаут, исчез. Удмурт встал на четвереньки и отступил под прикрытие опоры.
Младший, продолжая сидеть, оперся спиной о металлический шест, на котором был стробоскоп, отложил гранатомет и посмотрел на свою ногу. На штанине темнело пятно. Десадо рывком разодрал материю до колена, обнаружил торчащую из ноги длинную щепку, вытащил ее и отбросил. Помассировал ногу и огляделся.
Чина Чичеллино Чезарио и трое детей лежали в разных местах на палубе. Один ребенок, самый маленький, завернутый в пальто, продолжал сидеть. Десадо глянул на берег - Ву уже скрылся из виду – на небо, где расплывалось облако дыма, на гранатомет рядом с собою, а затем, хмурясь, на универсальный приемник, вмонтированный в браслет часов. Приемник тихо шипел.
- Я слышал последние переговоры пилота, - сказал Младший Чезарио. – У них где-то над Сотрудничеством еще одна машина. Они, кажется, следили за мной с самого начала. Этот, которого я подорвал, старший по званию. Он приказал второму лететь сюда и взорвать корабль.
Манок хрипло прокашлялся и встал.
- Мы можем перейти на берег. У нас есть трап и…
Раздалось подвывание, неразборчивые голоса и хриплый кашель. Все, кроме Ены, оглянулись. Из-за опоры показалась толпа казусов, во главе которой шествовали Ву с Разговорчивым.
- Тогда просто спрыгнем в воду? - предположил Манок.
В своей внутренней реальности Водли-атаман вышел вместе с шайкой из леса и увидел странную толстую птицу с почти шарообразным телом. Охотничий инстинкт овладел им. Водли достал стрелку, вставил ее в трубку, поднес конец ко рту и “выстрелил”.
Торчащий над палубой ребристый зеркальный шар рассыпался каскадом звенящих осколков, которые упали на голову Младшего.
- В воде он нас перестреляет, - сказал Манок и быстро кивнул Цепу. Тот засопел и прыгнул. Десадо, вытряхивавший осколки стробоскопа из волос, потянулся к гранатомету, но не успел – Цеп схватил оружие и отскочил.
- Подождите! – Десадо поднял обе руки, показывая пустые ладони. – Зачем ссориться? Он все равно почти разряжен. Там только три гранаты… - Он перевел взгляд на Чина, который стоял рядом с Манком. – Кто они такие?
Чезарио пожал плечами.
- А вы кто такой?
Стрелка свистнула у самого его уха, и Чина упал, схватив за плечо Манка и заставив его присесть.
- Я хочу поговорить с вами. Позже, когда выберемся отсюда.
На берегу Водли отдал приказ Разговорчивому, тот – казусам. Они рассыпались в разные стороны. У многих в руках были веревки с самодельными кошками из керамической арматуры.
- Их надо захватить, - сказал атаман.
- Придетсяплытьмокронехочу.
Это заставило Водли нахмуриться. В его реальности разбойники слушались своего атамана с полуслова. Протекающая в извилине его мозга река с баржей, лес на берегу извилины, облачное небо под сводами черепа, вся картина дрогнула, мелькнула льдистая нить алгоритма, и сквозь смазавшиеся контуры проступило что-то другое. Баржа принадлежала купцам-сарацинам, которых они собирались ограбить. Краем сознания Водли понимал, что все совсем не так и он находится н е т а м, где находится. Понимание было отстраненным, смазанным четкостью картины, которую разворачивала перед его внутренним взором память. Но, каким бы малым не было это понимание, оно помогало атаману корректировать поступки и речь, и он сказал Разговорчивому, н а с а м о м д е л е - своему старшему помощнику, двухметровому детине в грязных штанах и с могучим волосатым торсом, с черной повязкой на правом глазу и двумя кривыми саблями в руках:
- Ты не плыви, пусть плывут остальные. Схватите их – будет много еды.
Разговорчивый обдумал это, вздохнул поглубже.
- Когдаубьемихтынамжратьмногожратьдашь?
- Много, - подтвердил атаман и поднял трубку, увидев движение на барже.
Двое взрослых и трое детей ничком повалились на палубу. Цеп, успевший заметить, что именно сделал Десадо перед тем, как выстрелить, повторил его движение, и Десадо сказал:
- Подожди. Экономь гранаты.
- Внизу есть еще такие ш т у к и, - пискнул лежащий рядом с Еной Снули.
Десадо уставился на него, затем перевел взгляд на Манка.
- Это правда? Слушайте, я вам не враг. Пусть этот… - он показал на Цепа… - отдаст оружие. Хорошо, пусть отдаст не мне, а вот ему. И принесет еще парочку. Сикорски летают медленно, но скоро второй будет здесь и…
Он не договорил, услышав плеск одновременно с разных сторон: повинуясь приказу Разговорчивого, казусы полезли в воду.
Манок приказал:
- Цеп, отдай ш т у к у мне. Иди вниз, принеси еще две ш т у к и.
Цеп, покосившись на Младшего и Чина, протянул Манку гранатомет и скрылся в палубном люке.
Младший признался Чизарио:
- Я хочу купить у вас Никотин.
Атаман пронаблюдал за тем, как разбойники попрыгали в воду и с разных сторон стали подплывать к барже, на которой сарацины залегли, устрашенные его воздушной трубкой. Раздался приглушенный гул, он посмотрел вверх. Его сознание извернулось в спазме, судорожно выискивая аналогию для летящего к ним сикорски. На мгновение картина смазалась, перестраиваясь, и он увидел воздушный шар, довольно быстро приближающийся к ним над кронами деревьев. По сторонам от большой цилиндрической корзины висели мешки со взрывчаткой.