Ник Геверс : 

Литературный алхимик.
  Интервью с Майклом Суэнвиком, декабрь 1999

перевод Н. Маркаловой, 2001

Н.Г.: Неизбежно я  вынужден начинать со  стандартного вопроса: что  побудило вас
стать писателем-фантастом? 

М.С.:  Трудный  вопрос.  Когда  я был  школьником,  я  как-то  решил, что  стану
писателем, вернее, что буду учиться на писателя. Хотя ничего не указывало на то,
что у меня есть  хоть какой-то талант к  этому. Я просто знал.  Мне это казалось
неизбежным. Джон Гарднер как-то  заметил, что боль заставляет  людей становиться
писателями, и я сделал вывод, что хотя  бы в моем случае это верно, только  я не
готов еще  об этом  говорить. Я  начал писать  фантастику, потому  что, когда  я
учился  (а  мне  тогда  было  двадцать  с  небольшим),  очень  много интересного
происходило  именно  в  этом  жанре  и  совсем  ничего  -  в  других.   Поэтому,
естественно, я соотнес  себя с умными,  изобретательными и творческими  авторами
фантастики. 

НГ: Какие писатели-фантасты на вас особенно повлияли? 

МС: Три самых важных  автора в моей жизни  это: Толкин, чья трилогия  "Властелин
колец" меня просто  потрясла и продемонстрировала  все возможности жанра,  когда
мне было 16; Сэмюел Р. Дилени, большинство его работ, но в основном "Пересечение
Эйнштейна",  потому   что  великолепие   этого  произведения   просто  лежит  на
поверхности, где  молодому начинающему  писателю его  можно было  легко увидеть,
вдохновиться и стремиться к этому; и Джин Вулф - просто потому, что я считаю его
лучшим англоязычным писателем на сегодня. Когда я начинал, я перечитал все,  что
только можно было прочитать  из фантастики, как будто  все, что написано в  этом
жанре, было  написано одним  богоподобным автором.  Так я  научился всему,  чему
только  мог научиться.  Ван Вогт,  например, совершенно  ужасен с  точки зрения
прозы, но  у него  много идей.  В его  лучших вещах  читателя протаскивает через
целую  серию чудесных  видений и  необузданных фантазий.  Я могу  вычленить его
влияние на мои произведения, а это только один пример из дюжины... 

НГ: А как насчет нефантастической прозы? 

МС: Владимир Набоков - я прочитал почти все, что он написал. И все, что  написал
Томас Пинчон,  хотя прочтение  его произведений  заняло гораздо  меньше времени.
Хорхе Луис Борхес, Габриель Гарсия  Маркес, Хулио Кортасар, Джон Фаулз,  Дональд
Бартелми,  Джон  Барт,  Уильям Фолкнер,  Марк  Твен,  Роберт Льюис  Стивенсон...
Похоже, что здесь подобрались авторы, в основном порождающие в своем  творчестве
фантазии и чудеса. Но я бы в любом случае стал писателем-фантастом. 

НГ: А содержат ли ваши работы, несмотря на их фантастичность, автобиографическую
составляющую? 

МС: Да, но подобные вещи очень хорошо переработаны и трансформированы, так что я
не думаю, что они заметны кому-либо еще, кроме меня. 

НГ: Взгляд  на вашу  библиографию заставил  меня задуматься  над тем,  что вы не
очень плодовиты.  Складывается такое  ощущение, что  вы специально  экономите на
словах. Вы очень  аккуратный писатель, считающий  каждое слово, способный  сжать
удивительно большое количество  информации в короткий,  плотный текст. Верно  ли
это? 

МС: Моя жена говорит мне, что я  боюсь слов, боюсь, что они меня укусят,  если я
не  буду осторожен.  В каком-то  смысле это  верно. Слова  - коварные  маленькие
бестии, и нужно огромное усердие, чтобы  заставить их сказать именно то, что  ты
хочешь. Но  компактность моей  прозы заключается  в том,  что я  ужасно медленно
пишу. Четыре  страницы в  день -  это хорошо,  но чаще  всего я  пишу две. Когда
тратишь так много времени, чтобы продвинуть сюжет на еще одну страницу, поневоле
захочешь вписать туда пару-тройку сюрпризов. 

НГ: Ваши ранние рассказы - те, что в сборнике "Ангелы гравитации" - очень разные
и по сюжетам, и по темам, и  по стилистике. Был ли это изначально эксперимент  с
различными  стилями   изложения,  доступными   писателю-фантасту  (возможно,   с
некоторой долей пародийного ревизионизма)? 

МС: Я тогда повторял путь любого  начинающего автора: я хотел написать обо  всем
во всех стилях. Это усугублялось тем, что я не люблю писать дважды одинаково  об
одном и том  же. Если я,  к примеру, описываю  снегопад, я стараюсь  сделать это
так,  чтобы он  не был  похож ни  на один  снегопад, описанный  мною ранее.  Это
недостаток, а не достижение, и я пытаюсь с ним бороться. 

Но  все еще  остается много  стилей и  методов изложения  материала, которые  я
никогда не использовал и мне не терпится их испробовать. 

НГ:  Ваш первый  роман, "В  зоне выброса",  был сборником  рассказов, сложенных
воедино. Этот метод уже давно опробован  и одобрен в НФ. Вы считаете  этот метод
успешным в случае с "В зоне выброса"? 

МС: Нет, это было ошибкой. Но  мне ужасно хотелось научиться писать романы,  и я
взял свой  "Поцелуй Муммера"  в Пилфорд,  мастерскую писателей,  где можно  было
обсудить всё это с Гарднером Дозуа,  Джеком Данном, Чипом Дилени и другими.  Они
мне посоветовали этот прием: я пишу несколько коротких историй и потом  соединяю
их в одно повествование. Я так  и сделал. И получилось неплохо. Теперь,  написав
роман, я понял, что могу написать еще. Было бы лучше (и с творческой стороны и с
коммерческой), если бы у меня был один-единственный сюжет, который развивался бы
на протяжении всего романа. Как говорится, лучше бы я написал "Левую руку  тьмы"
как свой первый роман. Но на то время это была единственная идея романа, которая
меня посетила, так что пришлось с ней мириться. 

Нужно  отметить,  что  все  рассказы,  кроме  "Поцелуя  Муммера",  были написаны
специально  для романа.  Это были  части вИдения  одного мира,  а не  отдельные
элементы, которые я  попытался сложить воедино  уже после их  написания. Так что
целью моей было написать роман, каким бы ни был результат. 

НГ: "В  зоне выброса"  - это  роман об  альтернативном мире, описывающий мрачные
возможности, нереализованные в нашей истории: возможное будущее после аварии  на
атомной электростанции Тримайл-Айленд... 

МС: Эго можно назвать и так. Я специально не расставил никаких указателей, чтобы
роман можно было  трактовать в любую  сторону. Я написал  притчу-предупреждение,
мне  казалось,   что  совсем   необязательно  непременно   утверждать,  что  это
альтернативный мир или не альтернативный. 

Я был в Филадельфии во время этого события и если бы оно не разрешилось так, как
разрешилось, то я бы погиб, погиб  вместе со своей женой и новорожденным  сыном.
Такие  вещи  оставляют  определенное  впечатление.  В  то  время  я  работал   в
Национальном центре по изучению солнечной  энергии и имел доступ к  анти-ядерной
информации. Мне казалось необходимым работать и писать одновременно. 

НГ: Давайте поговорим о "Вакуумных цветах": это роман в стиле киберпанк, как его
назвали критики. Вам кажется это определение верным, или вернее было бы сказать,
что вы смешали космическую оперу  с киберпанком, создав новые эффекты  из такого
симбиоза? 

МС: Я однозначно  не писал в  стиле киберпанк, и  сами поклонники киберпанка  не
очень-то этот роман  любят. Моим намерением  было приблизить космическую  оперу,
которая  тогда  была  умирающим жанром,  к  современным  понятиям, так  сказать,
модернизировать этот жанр. Я привлек к делу киберпанк и гуманистические идеи.  Я
специально, в шутку, создал типично киберпанковскую сцену в начале романа, когда
Ребел и Хайсен приходят в заведение  Сноу, и типично гуманистическую - в  конце,
когда два персонажа обсуждают достоинства Мэттью Арнольда. Когда я рассказал  об
этом Джону Кесселу,  гуманисту до мозга  костей, он начал  пространную беседу об
Арнольде, который,  по его  словам, был  первым из  викторианцев, кто понял, что
будущее будет мрачным и киберпанковским. Так что это был удачный выбор. 

В некотором смысле "Вакуумные цветы" были моим искуплением за "В зоне  выброса".
Книга  должна  была  быть  такой,  какой  она  не  получилась:  оптимистичной, с
космическими  кораблями и  приключениями, немыслимыми  возможностями. Роман  был
написан прямо от  сердца жанра. После  этого было возрождение  жанра космической
оперы и мне хочется верить, что я внес в это небольшой вклад. Но я не  претендую
на то, что этого возрождения не было бы без "Вакуумных цветов". 

НГ: В "Вакуумных цветах" население  Земли описано как слившееся в  единое целое,
мрачное  сознание, в  контрасте с  населением космических  далей, которые  ведут
свободную и зачастую опасную жизнь. Эта оппозиция централизованного  принуждения
и  анархической  свободы  традиционна  в  американской  НФ;  возможно,  вы  тоже
описывали это противостояние? 

МС: Не специально. Я просто хотел, чтобы Земля, как экономическая и колониальная
власть, не стояла на  пути моих персонажей, потому  что я не хотел  написать еще
один  американский  неоколониальный роман.  Я  начинал писать  в  конце Холодной
войны, и  эта тематика,  которую писатели-фантасты  (особенно американские)  так
долго и активно эксплуатировали, уже тогда казалась мне скучной и изжившей себя. 

Насколько  я помню,  многие социальные  системы в  этой книге  были основаны  на
принуждении и запретах.  Марсиане, общество которых  было основано на  описаниях
спартанского  общества Плутархом,  были далеки  от анархии.  Это был  мой ответ
"освободительной" НФ, которая кажется  мне ужасно наивной. Я  попытался показать
разнообразие возможных  систем управления,  каждая из  которых непохожа  на наши
земные системы  управления. Единственная  потенциальная Утопия  там существует в
кометных мирах, но -  если вы заметили -  я очень аккуратно держал  их на заднем
плане. 

НГ: Перекидывая  мостик от  "Вакуумных цветов"  к вашему  третьему роману  "Путь
прилива": события  этих книг  происходит в  едином будущем?  Я спрашиваю, потому
что, когда  чиновник в  "Пути прилива"  встречает угрожающего  аватара Земли, ее
пожирание детей очень резонирует с Комбином, который всасывает все  человечество
в "Цветах". "Путь" описывает более ранние события? 

МС:  Если честно,  я не  знаю. Когда  я писал  "Путь" я  думал о  том, что  это
возможно.  Но,  опять  же,  я  не  видел  никакой  пользы  в  отрицании  или   в
подтверждении этого, поэтому я оставил все как есть - ничего не говоря. 

Обе книги навеяны сюжетом, который я так никогда не воплотил в книгу,  поскольку
это значило бы  взяться за очень  огромный труд. Он  называется "Стархендж". Там
группа хакеров  работает над  усовершенствованием интерфейса  компьютер-человек,
где человеческие умы могут  обмениваться творческими мыслями через  компьютерную
сеть. С усовершенствованием системы у  них появляется все больше и  больше путей
находить  необходимые  им  средства,   пока  все  человечество  не   оказывается
вовлеченным в единый коллективный разум. 

Естественно,  что-то  во мне  резонирует  с этим  сюжетом.  Британский рецензент
сказал, что  Комбин (и  немного меньше  марсиане) в  "Цветах" представляет собой
страх американцев перед коммунизмом, и я думаю, что это очень проницательно.  Но
тут немного больше, чем просто страх перед коммунизмом. Комбин - это монстр,  но
если взглянуть на него под определенным углом, он очень похож на Бога. Так же  и
Земля в  "Пути прилива"  виновна в  ужасных преступлениях,  и ее  скрытая цель и
коварство очень соответствуют ее образу хтонической богини. 

НГ:  "Путь  прилива"  -  это  потрясающее  исследование  темы  трансформации   и
трансцендентности. В  "благодарностях" в  начале книги  вы упоминаете  несколько
"риффов", которые вы "позаимствовали" у других авторов: не подпадает ли под  это
и  тема  трансформации,  в  смысле  трансформации  более  раннего  литературного
материала, его развитие и мутацию в котле вашего романа? 

МС: Да,  именно это  и имелось  в виду.  Я должен  признать, что  я почти всегда
"цитирую" другие произведения в своих работах, и эти цитируемые произведения  не
всегда НФ. Я не знаю, зачем я это делаю; единственная причина - это та, что  эти
произведения меня задели и потрясли, когда я их впервые прочитал. 

В этой книге я попытался показать все и вся в процессе изменения,  трансформации
во что-то новое. Чиновник, его чемодан, Ундина - все становится чем-то другим  к
концу романа. Грегорьян,  конечно же, претерпевает  самые большие изменения,  от
жизни к смерти. Земля  меняется на море, деревья  в водоросли, птицы в  рыб. Это
все части очень сложного  довода, который я не  могу привести более кратко,  чем
это дано в романе. 

Когда  я  писал  об   этих  глубинных  связях  между   негативными  созвездиями,
тантрическим сексом  и телевидением,  было время,  когда я  думал: "Это  слишком
странно, никто ничего  не поймет, ни  слова". И тем  не менее, каждый  рецензент
отмечал в  своей рецензии  что-то из  того, что  я считал  недоступным, особенно
рецензенту. Это самая понимаемая вещь, которую я когда-либо написал. 

НГ:  Еще  одно  замечание,  "Путь  прилива"  кажется  неоколониальным   романом:
"отсталое" население "Третьего мира", какие-то чиновники, которые "знают лучше",
отказывают нам в технологии и контролируют нас. В этом ваш роман - несколько  на
другом уровне, но все равно - чем-то схож с "Пятой головой Цербера" Джина Вулфа.
У вас есть какие-либо комментарии по этому поводу? 

МС: Очень  сложно переоценить  то влияние  "Пятой головы  Цербера", которое  эта
повесть  оказала на  меня, когда  я ее  прочел впервые.  Не просто  потрясающая
красота прозы, но ум и экономичность  решений технических проблем. Если бы я  не
знал, что Джин - инженер,  я бы догадался об этом  из его работ. В его  решениях
есть скупая элегантность, которая есть только в работах первоклассного инженера. 

Когда я писал "Путь  прилива", я хотел, чтобы  чиновник выглядел как Джин  Вулф.
Гарднер   Дозуа   однажды   сравнил  Джина   с   безымянным   сыщиком  агентства
"Континенталь" из романов Дэшила  Хэмметта, человека настолько ординарного,  что
если вы  отведете от  него взгляд  хоть на  секунду, он  бесследно растворится в
толпе.  Я  бы  хотел  сделать  своим  героем  кого-то  настолько  же  ничем   не
примечательного внешне, но внутри... Джином Вулфом! Однако, "Путь прилива" вовсе
не  был  написан как  стилизация  под Джина  Вулфа.  Для меня  влияние  "Сто лет
одиночества" и "Осени патриарха" Маркеса настолько же сильно и это настолько  же
понятно. 

И хотя сначала  технологический запрет кажется  деспотичным и слишком  жестоким,
позже  оказывается,  что  бюрократическая  структура  действует  совершенно, она
защищает Миранду  от технологий,  которые уничтожили  другие миры.  Это одна  из
точек зрения, которые меняются в процессе чтения романа. 

НГ: "Дочь железного дракона" - потрясающе оригинальная попытка сделать что-то  в
жанре фэнтези,  который погряз  в клише,  построить индустриальный  капитализм в
мире фей, создав тем самым очень оригинальный диссонанс. Что бы вы могли сказать
здесь о фэнтези? 

МС:  На  каком-то  глубинном  и  неосознанном  уровне  мне  горько  видеть,  что
происходит с этим жанром. Я влюбился в фэнтези еще тогда, когда учился в школе и
прочитал "Властелина колец" за одну ночь. Я закончил делать уроки в  одиннадцать
вечера и открыл  книгу, в надежде  прочитать пару глав  перед сном, а  последнюю
страницу закрыл  уже утром,  когда будильник  прозвенел, чтобы  разбудить меня в
школу. И  потом я  нашел и  прочитал все  великие вещи  в стиле  фэнтези: Э.  Р.
Эддисон, Мервин  Пик, Фриц  Лейбер, Хоуп  Миррлиз, Амос  Тутола и  т.д. Так  что
современная трясина одинаковых трилогий потрясла меня до глубины души. Как  если
бы я  обнаружил, что  лес, в  который я  ходил играть  ребенком, вырубили, чтобы
построить там дома. 

Но я  не собирался  специально ничего  делать. Осознанно,  я собирался  написать
фэнтези, которая бы  отвечала моему воспитанию  и опыту. Я  поехал в Ирландию  в
1982 и впервые в жизни увидел замки, каменные круги, кольца волшебниц и  прочее.
И  все  это  выглядело  совсем  не так,  как  я  это  себе  представлял. Вообще,
американцы  очень смелые  люди: писать  фэнтези, когда  все реалии  этого жанра
совсем для нас  чужие. И мне  пришел образ подкинутой  эльфами девчушки, которую
заставили работать  на фабрике  по производству  драконов, я  увидел возможность
использовать то окружение, которое я знал, когда был ребенком: фабрики, мусорные
ямы, супермаркеты, стриптиз-бары, и соединить все это с волшебством фей, которое
бы очень помогло нам в нашем мире. 

Джон Клют заявил, что "Дочь"  - это анти-фэнтези, что роман  предлагает читателю
все, чем располагает фэнтези - драконов, эльфов и так далее, а потом отбирает  у
них  ту  умиротворенность, которую  должен  содержать этот  жанр.  Я думаю,  мне
придется с этим согласиться. У меня для автора фэнтези слишком практический  ум;
я не могу писать о  чем-то, во что сам не  верю. Я могу поверить в  драконов, но
никогда не поверю в то, что они бы вели себя намного дружелюбнее, чем их  аналог
(чем бы они ни  были) в современном реальном  мире. На самом деле,  описывая мир
фэнтези с теми же стандартами, что существуют в мире реальном, я вовсе не  хотел
получить то,  что получил:  критику мира  фэнтези. Моим  намерением было  совсем
обратное: используя фантастический мир, критиковать реальный. 

НГ:  Кто-то  сказал,  что   когда  Джейн  проходит  через   стадии  физического,
психологического и  познавательного роста  в "Дочери",  это напоминает различные
этапы 20 века. Это правильное восприятие романа? 

МС: Возможно. Мои воспоминания о книге испаряются со временем. Я помню, что  Фея
становилась  все  более злокозненной  с  переходом Джейн  от  круга к  кругу.  Я
срисовал это  все со  своей собственной  жизни. Нет,  я не  работал на  фабрике,
будучи  ребенком  (фабричная работа  была  позже), но  я  увлекался Диккенсом  в
начальной школе и это сформировало готовый набор метафор, описывающих то, что со
мной происходило. И так далее. Детская литература очень консервативна, и  только
в процессе взросления  читатель вырастает до  людей, которые представляют  собою
сегодняшний   литературный   процесс.   Поэтому   вполне   возможно,   что  ваше
предположение верно 

НГ: Ваша последняя на сегодняшний день книга, "Джек Фауст", представляет  крайне
мрачное видение истории и человеческой природы. Что это, вы впадаете в пессимизм
с годами? 

МС: Нет, на самом деле я становлюсь с годами все более и более оптимистичным. Но
"Джек Фауст" -  это мрачная история,  и как только  вы идентифицируете Фауста  с
Гитлером, логика сюжета идет только в одну сторону. С определенной точки  зрения
этот роман  - это  мой ответ  Гете. Я  хотел сделать  две вещи: дать Маргарет ее
собственный голос  и ее  трагедию, и  лишить Фауста  спасения. Гете  писал в Век
Просвещения  и,  конечно,   неудовлетворение  божественным  провидением   Фауста
выглядит сейчас  для нас  совсем по-другому,  мы по  другую сторону Холокоста. В
книге  Тревора-Ропера  "Последние дни  Гитлера"  есть цитата,  Гитлер  говорит в
бункере: "После  сожалеешь, что  был так  добр". Так  что он  тоже не смог найти
удовлетворение в своей жизни. Но это не оправдывает его в моих глазах. 

НГ:  Похоже,  что это  тоже  альтернативная история  (также  как и  роман  Брюса
Стерлинга  и  Уильяма Гибсона  "Дифференциальный  исчислитель"), ускоряющая  бег
технического  "прогресса"  в  прошлом,  чтобы  показать  опасности  настоящего и
будущего, которые нас подстерегают. 

МС: Да, и я  должен сказать, что вместить  пятьсот лет технического прогресса  в
одну человеческую жизнь было забавным экспериментом. В процессе становится ясным
многие направления  развития последних  пятисот лет  человечества, особенно  тот
факт, что  многие трудности,  пришедшие к  нам с  наплывом технологий, появились
слишком неожиданно, чтобы люди смогли их обдумать и разумно отреагировать. И  во
многом этот роман именно об этом - о мудрости и ее недостатке. 

Но  на  самом  деле  невозможно  вместить  такое  техническое  развитие  в  одну
человеческую жизнь (и  именно поэтому я  не указал, сколько  лет Фауст провел  в
Англии), "Джек Фауст" это не альтернативная история, это притча. Я написал роман
как  роман-предупреждение для  ученых. Оппенхаймер  писал, что  когда он  увидел
первый ядерный взрыв,  он вспомнил фразу  из "Бхагавад-Гиты": "Я  стану смертью,
уничтожителем миров". Меня тронуло, что у физика такое широкое образование и это
образование можно пустить себе на  пользу. Я хотел написать об  интеллектуальном
невежестве и сознательном нежелании видеть  его последствия. Это умение было  бы
полезно любому, оказавшемуся в подобной ситуации. 

НГ: Адаптируя легенду о Фаусте в НФ роман, насколько сильно вы изменили легенду? 

МС:  Я  не  уверен,  что  это  научная  фантастика,  хотя  я  удовлетворен таким
названием. Я писал роман, не думая о том, к какому жанру он принадлежит: НФ  или
фэнтези.   Когда   он   вышел,   американский   издатель   посчитал,   что   это
нефантастический  роман, а  британский -  что ужасы.  Я сделал  одно -  перенес
легенду в материальный мир. Мефистофель - это, конечно, искусственный конструкт,
фиктивный  предмет  инопланетной  расы,  живущей  во  вселенной,   принципиально
отличной  от нашей.  Это было  сделано, во-первых,  чтобы убрать  понятие Бога.
Заметьте, как только Фауст стал атеистом, понятие "Бог" исчезло из книги,  чтобы
появиться на последней странице -  потому что в христианской вселенной  не может
быть  понятия  трагедии.  Во-вторых,  я  хотел  написать  сюжет,  который  начал
Кристофер Марлоу,  но не  закончил. Я  хотел получить  историю человека, который
обменял душу на знание и потом оказалось, что знание это проклято. Я сделал расу
инопланетян неосязаемой, способной влиять на события только через информацию. И,
конечно,  я  проиграл  этот сюжет  на  накопленном  опыте исторического  знания,
которое прошло между фаустовским временем и нашим. 

На литературном  уровне, я  предоставил себе  всю возможную  свободу действий. Я
начал  сюжет  в  Виттенберге,  где  Фауст  пришпиливает  периодическую   таблицу
элементов к двери собора, и сразу же я обнаружил, что Виттенберг слишком мал для
моего сюжета, поэтому я увеличил его население вчетверо. В обычном романе  такое
бы не прошло, но в фантастике все позволено. 

Изменения, которые я внес, просты. Но соблюдение их - вещь сложная. Там  вложена
большая часть легенды о Фаусте, я ее довольно свободно использовал. Например,  в
романе есть довольно  гротескная сцена ближе  к концу, где  Фауст пытает молодую
пару евреев; эта сцена  отличается от сцен в  ранней коллекции сюжетов о  Фаусте
лишь в одном - она не смешная. 

НГ:  Вернемся  к  теме  ваших рассказов:  в  вашем  втором  сборнике, "География
неизвестных земель",  вы исследовали  тему смерти  и того,  что человек  ощущает
после. Это что-то вроде "Книги мертвых Майкла Суэнвика"? 

МС: В некотором роде. Но как только я это признал, я не знаю, что дальше с  этим
делать. Я очень сознательный писатель.  Каждое слово, которое содержится в  моих
рассказах  -  это  результат  очень  долгих  размышлений.  Я  выбирал композицию
"Географии" очень осторожно. И все  равно я испугался, когда рецензент  отметил,
что все  рассказы в  этом сборнике  о смерти.  Я-то думал,  что общая  тема, что
объединяла  все  рассказы  была  фантастические  пейзажи:  кузнечик  размером  с
планету,  задворки  Ада, край  мира  и так  далее.  Я не  знал,  что писал,  как
одержимый, о смерти все это время. 

Возможно, мне не стоило так удивляться. Несколько лет назад я одновременно писал
три рассказа ("Радиоволны", "К северу от Дидди-Уа-Дидди" и "Корабли",  последний
в соавторстве с Джеком  Данном) и вдруг я  осознал, что в каждом  из них главный
герой был  мертв до  того, как  началось повествование  рассказа. Это было очень
пугающим посланием  от моего  подсознания, я  совершенно не  знал, что это может
значить. Но ясно, что это имеет какое-то отношение к композиции сборника. 

Это может просто означать, что мне скоро стукнет пятьдесят. Смерть меня  никогда
не беспокоила на сознательном уровне. Каждые несколько лет, в процессе рутинного
самоанализа,  я  раскапываю знание  о  неизбежной смерти  сухим  и неинтересным.
Обычно я отодвигаю эти мысли в сторону и иду дальше - к более интересным мыслям.
Может быть, я, в конце концов,  на подсознательном уровне подхожу к вопросам,  с
которыми большинство людей разбираются для себя гораздо раньше. 

В любом  случае, это  интересный пример  того, какую  роль подсознание  играет в
создании  литературного  произведения.  Есть  несколько  сюжетов,  от  которых я
уклоняюсь, и я совершенно не могу найти этому причину на сознательном уровне.  А
подсознание отказывается мне помочь. В этих сюжетах есть попытка сказать что-то,
с чем темные стороны моего разума не согласны. 

НГ: С 1997  года вы опубликовали  довольно много рассказов,  больше, чем за  все
остальное время, и большинство рассказов на социально-экономическую тему и  тему
полов (они заняли почти половину окончательных номинаций на "Хьюго" в 1999 г., и
один  -  "Машины  бьется пульс"  -  взял  приз). Это  что,  новая  фаза в  вашем
творчестве? И скоро будет третий сборник? 

МС: Я надеюсь, это значит, что  я приобрел достаточно мастерства и опыта,  чтобы
писать с большей скоростью, чем раньше. У меня так много задумок! У меня  всегда
в работе около сорока сюжетов, которые лежат везде в моем столе и на дискетах  и
которые я считаю пишущимися и проблему с которыми я пытаюсь решить.  Большинство
представляют собой пару страниц текста, а  один - на сорок страниц. Там,  вполне
возможно,  примерно  треть  или половина  рассказов,  которые  никогда не  будут
дописаны.  Но  никогда  не  знаешь  наверняка.  Сюжет  может  лежать  и  "зреть"
десятилетия, а потом вдруг придет  озарение и рассказ будет закончен.  Я никогда
ничего не выкидываю. 

У меня есть три сборника рассказов в производстве. Первый, "Сказки старой Земли"
будет  выпущен "Северной  Атлантикой", издательством,  которое выпустило  полное
собрание рассказов Теодора Старджона. И сборник этот включает мои самые значимые
рассказы  со времен  "Ангелов гравитации".  Второй, "Лунные  собаки", выходит  в
издательстве  "Ассоциация  научной  фантастики  Новой  Англии".  Каждый  год это
издательство  выпускает  сборник  произведений  писателя,  который  появится как
почетный  гость на  Босконе, конвенте  в Бостоне.  Это очень  ценные и  красивые
книги, и  мне повезло,  что в  следующем году  там выйдет  мой сборник. Я еще не
видел его окончательное  содержание, но там  будет что-то из  нефантастического,
сценарий "Мертвеца" и несколько рассказов, написанных в соавторстве с  Гарднером
Дозуа и Аврамом Дэвидсоном. Оба сборника буду также содержать и новые рассказы. 

Третий сборник, "Фауст из коробки с сигаретами" - это более легкая вещь. Джейкоб
Вайссман из  "Тахион пресс"  (который также  редактирует "Сказки  старой Земли")
решил  выпустить  сборник  всех моих  супер-коротких  рассказов.  Я даже  забыл,
сколько у  меня таких  вещей. Мы  сначала планировали  выпустить брошюру, но она
потом разрослась до  размеров нормальной книги.  Я думаю, людям  она понравится.
"Тахион" очень  интересно оформляет,  так что  никто из  покупателей не  будет в
обиде. Это развлекательный сборник и, думаю, хороший. 

НГ: И напоследок: ваш роман, который называется "Дорога старых костей". Как  над
ним продолжается работа? И скажите, что это будет за книга? 

МС: Сейчас написано где-то  40 тысяч слов из  этого романа, и работа  потихоньку
продолжается, хоть и медленно. Как всегда, она будет закончена в свое время,  но
я пока не  могу сказать, когда.  Если повезет, то  в феврале следующего  года, а
если не повезет, то где-то летом. 

И  почти наверняка  я сменю  название. Это  только рабочее  название, и  я буду
использовать  его  до  тех  пор,  пока  мне  не  подвернется  что-нибудь   более
вызывающее. Внешне это роман о путешествиях во времени и динозаврах. Но на самом
деле это о науке и жажде исследования. 

Я  заинтересовался  динозаврами  в прошлом  году,  когда  помогал своим  друзьям
Роберту Уолтеру и Тесс Киссинджер готовить арт-шоу для Динофеста. Динофест - это
"мировая  ярмарка  динозавров".  Это  уникальное  зрелище  -  десятки   скелетов
динозавров, окаменелые  яйца динозавров,  куски янтаря  размером с  человеческую
голову  -  и  я провел  неделю  со  всем этим.  К  этому  событию был  приурочен
симпозиум, и я насмотрелся на палеонтологов, которым все время недоплачивают, но
которые яростно обсуждали проблему, на сколько сгибались передние конечности  T.
Rex. Были и престарелые эксперты  в этой области, которые подгоняли  всех, чтобы
послушать следующий доклад. Они все находились в таком состоянии, когда работа и
игра представляют собой одно и тоже. И я захотел написать об этом. 

Идея с путешествием во времени возникла, чтобы дать ученым возможность  получить
живую информацию о динозаврах  и опыт общения с  ними. Но очень быстро  эта идея
переросла  во  что-то  более  серьезное. Потому  что,  как  только  ты начинаешь
населять людьми  Мезозой, погружаешься  в особенности  жизни вымерших  животных,
понимаешь неизбежность того, что Ценозой когда-то тоже окончится и  человеческая
раса тоже вымрет. Это поднимает вопрос о ценности наших мимолетных жизней. 

Как ни странно, у книги будет  оптимистичный финал. Многое нам кажется темным  и
пугающим  лишь  до  тех  пор,  пока мы  отказываемся  смотреть  на  это,  но при
достаточно глубоком исследовании то же  самое может стать и причиной  оптимизма.
Позаимствовано из журнала Infinity Plus"